Кантемир Балагов: «В нашем фильме нет никакой особой кавказской экзотики»

Режиссер фильма «Теснота» – о своей картине из конкурса «Кинотавра»

ТЕСНОТА – самое неожиданное открытие года. О том, что Александр Сокуров ведет мастерскую в кабардино-балкарском университете, слышали многие, но вряд ли кто-то предполагал, что ее выпускник попадет во второй по важности конкурс Канн сразу же со своим дебютом. Между тем фильм Кантемира Балагова – по-настоящему авторское кино, в котором выдержан баланс между продуманной конструкцией и эмоциональным воздействием, социальным колоритом конца 90-х и неординарным взглядом на Кавказ изнутри. Действие происходит в Нальчике в 1998 году и накладывается на контекст взаимоотношений между местной еврейской общиной и кабардинцами. Празднование помолвки оборачивается похищением. Картину уже взял в обойму известнейший международный дистрибьютор Wild Bunch, и, похоже, ее ждет большое фестивальное будущее.

Несмотря на то, что действие происходит в Кабардино-Балкарии, ТЕСНОТУ вы снимали в основном в Петербурге и окрестностях. Это обусловлено производственными сложностями?

Да-да, именно так. Я еще на стадии сценария понимал, что у дебюта не будет большого бюджета, и потому пытался уместить все действие в интерьеры. Интерьерную часть мы снимали в частном секторе под Петербургом, но натуру – все же малой группой в Нальчике. В Кабардино-Балкарии мы сняли довольно немного – четыре съемочных дня, это где-то 15 процентов. Не то чтобы там было сложно работать – где-то даже легче. Сложнее бывает договориться с местными жителями: кто-то боится, кто-то просто не понимает, что такое кинопроизводство.

Интерьерными съемками вы, помимо прочего, пытались добиться ощущения тесноты?

Это относится ко всему – к визуальному ряду, рамкам кадра, композиции, декорациям, свету, крупности, звуку и так далее. Мы ставили задачу добиться того, чтобы зритель чувствовал себя тесно. Даже на общих планах мы старались по возможности заполнять пространство. В концепции тесноты много, так сказать, подводных камней: тесно двум народам жить на одной территории, тесно жить в кругу семьи, тесно внутри – когда не хватает места для другого человека, когда внутреннее пространство настолько заполнено, что нет места для кого-то близкого. Тесно жить, тесно думать, тесно чувствовать.

В фильме вы особое внимание уделили цвету.

В фильме есть цветовая драматургия: у каждого героя – своя цветовая гамма. Это помогает их соединять или, наоборот, разъединять. У кого-то есть цветовой прогресс, у кого-то – цветовая стагнация. Мне кажется важным, чтобы цвет не просто существовал в фильме, а усиливал ощущения, необходима цветовая ритмика. А если фильм черно-белый, то нужно, наверное, включать какие-то геометрические мотивы.

Вы также использовали много ручной съемки.

Да, в основном снимали ручной камерой. Это связано и с концепцией тесноты, но также и с продуктивностью смены – у нас просто не было времени на рельсы, штативы и тому подобное. На самом деле я не приверженец всех этих технических приблуд, из-за них теряется ощущение тактильности – а для меня очень важна тактильность, которую удается сохранять именно ручной камере.

В фильме есть и реальные кадры с войны, с реальными казнями.

Да, есть военная хроника: герои смотрят эти кадры, записанные на VHS-кассету с музыкальными клипами. Это случай из жизни: в двенадцать-тринадцать лет мы передавали из рук в руки такие записи военных хроник и смотрели, как убивают людей. Мы не смаковали их, но нас это завораживало. Потому как в то время все происходило именно так, я решил, что эти кадры смогут передать контекст и времени, и места действия.

Почему действие происходит в 1998 году, а не сейчас?

Потому что стало намного спокойнее, никто никого не похищает, стоят уже другие проблемы. Сейчас занимаются воровством другого рода.

История о взаимоотношениях этих двух народов тоже была почерпнута из вашего реального опыта?

Она в некоторой степени связана с моими личными переживаниями, но реальность на деле сильно отличалась от того, что вы видите на экране. Из реальности я взял некие характеры, менталитеты, а многие социальные подоплеки – это выдумка. В плане отношений там нет стопроцентной правды.

А чем вас заинтересовал контраст между двумя народами?

Когда я брался за фильм, то меньше всего интересовался контрастом, меня больше интересовала ситуация, в которую попадает семья. Мне не было важно, какой они национальности, было важно, что это произошло на Северном Кавказе, где я живу. Мне хотелось показать российскому, европейскому зрителю, что такое Северный Кавказ и как там живут люди. Постепенно, когда я начал разбираться в этой истории, мы начали изучать менталитет – кавказский, русский, еврейский – и пытались их как-то сталкивать. Хотя в фильме (и в реальной жизни) есть межнациональный конфликт, меня он интересовал в последнюю очередь. Кабардинцы и евреи очень похожи и при этом очень отличаются. Они одинаковы в том, что оба народа очень зациклены на сохранении своих корней, очень берегут традиции. Но в кавказских семьях больше патриархальности, а в еврейских, насколько я знаю, – матриархальности.

Вы принципиально хотели, чтобы кабардинцев играли кабардинцы, а евреев – евреи?

Да. К сожалению, где-то нам не повезло, но мы старались придерживаться этого правила. Для меня была важна какая-то внутренняя правда, внутренняя динамика, психофизика – у каждой национальности она своя. Это проявляется даже в том, как человек проходит от одного края кадра к другому – люди разных национальностей сделают это совершенно по-разному. Евреи, например, более динамичные, они все время в движении, в то время как кавказцы более спокойные, им очень подходит слово «растяжность».

В результате вы снимали не особенно звездных актеров, которые больше известны по работе в театре.

Особенно известных нет, но тем не менее Ольга Драгунова, хотя она главным образом и театральная актриса, играла в сериалах, Артем Цыпин снимался в кино и сериалах, Вениамин Кац участвовал в эпизоде фильма ПОД ЭЛЕКТРИЧЕСКИМИ ОБЛАКАМИ. А вот Дарья Жовнер только-только закончила Школу-студию МХАТ у Рыжакова и это в принципе ее дебют, Назир Жуков тоже недавно выпустился из Щукинского училища.

Вы ввели в фильм пояснения в виде анимации, чтобы было понятно, где и с кем происходят все эти события.

Мы решили сделать это после показа первой сборки, когда фильм увидели российские критики – и не совсем поняли, почему действие происходит на Северном Кавказе, кто такие кабардинцы, какой это год и так далее. Отчасти так выходит потому, что практически нет кино об этих территориях, индустрия фокусируется главным образом на центральной части России.

А вы как прежде всего идентифицируете фильм – как кабардинский или как российский?

БАЛАГОВ: Это в первую очередь российский фильм, Кабардино-Балкария – это часть России. Я не хотел бы разделять эти понятия. Очень важно, чтобы зритель воспринимал это кино как российское, а не региональное. В этом и заключается проблема: в этом регионе есть молодые талантливые ребята, многие из которых учились в нашей мастерской, но так как к Кабардино-Балкарии относятся как к региону (иногда даже не как к российскому), они сталкиваются с большими препятствиями при запуске проектов.

А как европейские зрители восприняли Северный Кавказ в вашей картине – не как экзотику?

Пока не могу сказать ничего за них, но, в принципе, в нашем фильме нет никакой особенной кавказской экзотики – как написал критик Константин Шавловский, у нас нет ни обрядов, ни костюмов, разве что вид гор в финале. Поэтому надеюсь, что они ничего экзотичного не увидели.