Денис Шабаев: «Жизнь героев настолько разнообразна, что я не успевал снимать все»

Режиссер, автор сценария, оператор фильма «Чужая работа» о своем проекте-участнике «Кинотавра»

ЧУЖАЯ РАБОТА, снятая выпускником Школы Марины Разбежкиной Денисом Шабаевым, отметилась уже не на одном фестивале (включая московский «Артдокфест») и получила важные призы в Нионе и Висбадене. В течение года камера режиссера пристально следит за жизнью семьи таджикских мигрантов в Москве и с поразительной гибкостью реагирует на все события их жизни, ни разу не теряя ни фокуса, ни ритма, ни близкой дистанции. ЧУЖАЯ РАБОТА использует минимальные средства, но при этом обладает достоинством, с лихвой компенсирующим недостаток ресурсов – мастерством режиссера, сумевшего справиться со всеми вызовами, какие могли ему бросить съемки документального кино.

События в ЧУЖОЙ РАБОТЕ происходят настолько неожиданно, что вряд ли можно было предвидеть, каким образом будет складываться сюжет. Как с течением времени эволюционировал фильм?

Сохранилась только первоначальная идея – близко сосуществовать с мигрантами и быть «внутри» их жизни и в Душанбе, и в Москве. Первый сценарий был о других героях, но у мигрантов все меняется быстро – тех, о ком я писал, депортировали, и я стал искать новых людей с похожей судьбой. Несколько раз ездил в Таджикистан, где и встретил эту семью. У них хороший дом в самом центре Душанбе, рядом с президентским дворцом – а в Москве они поселились в вагончике на окраине. Я начал снимать молодого актера Фарруха и его семью, его маму и младшего брата. Наверное, в фильме мог быть и другой герой, но у Фарруха тогда был очень драматичный и драматургически насыщенный момент в жизни, поэтому именно он в итоге стал главным, но вовсе не потому, что актер. Съемки длились чуть больше года, но жизнь героев настолько разнообразна, что я просто не успевал снимать все события. Например, их дом снесли за одну ночь, и через два дня они построили его из обломков снова, но уже в другом месте. Так что в процессе сюжет постоянно трансформировался. Было, кстати, несколько других линий, за которыми я думал пойти, и даже начинал снимать, но по совету Марины Александровны Разбежкиной отказался. 

Вы говорите, что ездили несколько раз в Душанбе, но это же недешево, да и снимать там нелегко.

Это дорого, но что поделаешь. В Душанбе мне очень помогли, как ни странно, представители ФМС России. Мы привыкли относиться к ним как к коррупционерам и вообще «нехорошим» людям, но они оказались замечательными ребятами. Возможно, потому, что работают за пределами России, совсем в другой атмосфере. Один фэмээсник сказал мне, что после двух лет работы в Таджикистане у него больше не повернется язык назвать приезжих «чурками». Мне кажется, они были сами заинтересованы в том, чтобы получился откровенный, насколько возможно, фильм о мигрантах, во всяком случае сотрудники ФМС очень помогли мне с поиском будущих героев и разрешили снимать работу внутри представительства ФМС. А это редкая ситуация. 

Да, удивительно, что в прологе показаны реальные собеседования мигрантов с ФМС.

Такие собеседования – в принципе удивительная вещь: записываются на них чуть ли не за полгода и буквально за несколько минут этим таджикам нужно убедительно рассказать, как они любят Россию, чтобы получить возможность уехать. Я снимал эти собеседования две недели, и, наверное, из этого можно было бы сделать отдельный фильм.

Таджикская культура очень древняя, но эти люди в какой-то степени унижаются, приходя за разрешением поехать в Россию. Они испытывают при этом чувство униженной гордости или что-то в этом роде?

Для меня это тоже загадка. Помните случай в Питере, когда маленький мальчик погиб из-за действий милиции и маму депортировали с мертвым ребенком? Эта история совершенно чудовищная, но в Таджикистане практически никак не отреагировали. Так же и с ФМС – думаю, что таджики не воспринимают эти собеседования как унижение. На мой взгляд, они никак не отделяют себя от России, они еще живут и мыслят себя в категориях Советского Союза. В России их воспринимают как приезжих, «черных», не важно, откуда они, а для них мы по-прежнему близки. Несмотря на древнюю культуру, их не оскорбляет и то положение, в котором они оказываются, приезжая сюда. Если кому-то удается закрепиться в России, то на родине его считают успешным, уважаемым человеком. В кишлаках показывают дома тех, кто живет в России, – и это действительно солидные по местным меркам здания. В Таджикистане жизнь и вправду тяжелая, коррупция невероятная, активно наступает ислам. Мало кто знает, что на юге страны нередко поднимаются черные флаги ИГИЛ, но в абсолютно коррумпированном авторитарном государстве исламский фундаментализм – это форма борьбы за свободу, другой просто нет. В стране при этом есть деньги, но только у какой-то малой части населения. В Душанбе сейчас даже происходит строительный бум, возводят много высотных зданий – не знаю, почему, наверное, выгодное денежное вложение. Но, что любопытно, работают на стройках не таджики, а китайцы. Есть кишлаки, в которых остались одни женщины, множество детей, один-два старика, а мужчины все уехали в Россию. Женщины сами ведут хозяйство, работают в поле, научились уже справляться и без мужей. Это тоже интересная тема для кино. Все о ней думаю. 

Но в Москве же таджики существуют немного отдельно от российского социума.

Не совсем. Они пытаются интегрироваться. Те, кто получил образование в советское время и жил в больших городах, приспосабливаются гораздо лучше, чем те, кто жил в горах. Или посмотрите на детей: их отдают в те же самые школы, что и русских. Младший брат Фарруха учится в русской школе и говорит больше по-русски, чем по-таджикски. Они как раз готовы интегрироваться в российское общество, проблема скорее в нас.

Герои много говорят между собой по-русски – это они реагируют на камеру или действительно часто используют русский язык?

Это тоже одна из сторон подсознательной интеграции. Я пытался понять, в какие моменты они переходят с таджикского на русский, они, по-моему, сами этого не замечают: вроде бы и разговоры те же самые, в том числе на личные темы, но герои вдруг начинают говорить по-русски. Возможно, по-русски иногда удается что-то передать точнее. Влияет и окружение: семья Фарруха живет в дачном поселке, где их в основном окружают русскоязычные соседи.

Сколько потребовалось времени на то, чтобы семья подпустила камеру так близко? Вы же присутствуете даже при самых личных разговорах.
Сначала было тяжело: они все время накрывали стол, угощали, старались всячески порадовать гостя – и не пускали дальше. Я не намеревался записывать прямые интервью, но в первые недели пришлось отработать их представления о документальном фильме. Они, например, пытались все время что-то рассказать про свою жизнь, комментировать ее, а я все это снимал. Через какое-то время Фарруху это надоело, и он стал забывать о камере. Самый большой перелом, наверное, случился, когда его посадили в тюрьму. Я стал членом семьи: ездил с ним на суды, возил их на машине, переживал горе рядом. Постепенно они привыкли к человеку с камерой как к неотъемлемой части жизни. Хотелось бы верить, что Фарруху фильм окажется полезен – он все-таки мечтает стать актером, скоро собирается вернуться и поступить в театральное училище. Фаррух – везучий парень, надеюсь, так будет и дальше.