Иван Вырыпаев: «Мы не готовы соприкасаться с чужой культурой. Мы держим оборону»

Режиссер фильма «Спасение» о своем проекте из конкурса «Кинотавра»

Когда речь заходит об Иване Вырыпаеве и его новом фильме СПАСЕНИЕ, трудно избавиться от мысли: как и когда один из самых важных театральных деятелей России успевает снимать кино, да еще и в Гималаях? После вычурно-эстетской ЭЙФОРИИ, динамичного и многословного КИСЛОРОДА и текстоцентричного ТАНЦА ДЕЛИ режиссер вновь сменил вектор эксперимента: СПАСЕНИЕ – почеркнуто неторопливое, молчаливое кино. Молодая польская монахиня отправляется в миссию практически на край света – в горы индийского Тибета, где, по странному стечению обстоятельств в самом сердце буддистской цивилизации затаился католический храм. Вырыпаев говорит на давно волнующую его тему – открытия и постижения чужого сознания, поиска общего языка, и это путешествие в итоге становится предлогом для того, чтобы опробовать готовность героини понять и принять иной, чуждый, но прекрасный мир.

Мы писали о вашем проекте еще года два назад. Сколько вообще длилась работа над фильмом?

У этого проекта долгая судьба – мы начали планировать его пять лет назад. Я узнал, что в мире существует католическая миссия, которая находится в Гималаях, и увидел в этом тему для фильма: на высоте 4500 метров, где живут одни буддисты, где достаточно всего (природы, духовности, культуры), вдруг возникает католический собор, в который начинают приходить местные жители. Это очень интересно, поэтому мне захотелось поехать и посмотреть. Тогда это был польско-русский проект, и я на тот момент получил деньги в Польше, но не получил денег в России. Точнее, так случилось, что в это время была реформа, перестановка, и финансирование все откладывали, так что в итоге мы не смогли начать съемки. С самого начала проект поддержали две российские студии – «Валдай» и студия Горького. Потом на имевшиеся в нашем распоряжении деньги мы два раза съездили в Тибет, все нашли, подготовили съемки. Недавно, пару лет назад, министерство культуры объявило питчинг, и мы выиграли этот конкурс. К тому времени мы уже были готовы, поехали и пробыли в Тибете полтора месяца. У нас было маленькое производство, компактная, но очень профессиональная группа, всего двенадцать человек. Мы все рассчитали, вошли в бюджет, нам хватило и небольших денег. Как запланировали, так и сделали, и нет никакого ощущения, что если бы денег было больше, то сняли бы иначе. Фильм получился хороший. Мне очень понравилось так работать: все было душевно и здорово, атмосфера была такая, что трудно даже назвать это работой – я сам заплатил бы за такое удовольствие.

СПАСЕНИЕ характеризуют как «медитативное роуд-муви». Вас устраивает это определение?

Нет, точное определение дать трудно. Да, это фильм о путешествии: мы все время следим за героиней, которая куда-то едет, идет, направляется, так возникает некоторое медитативное настроение. Это фильм про состояние, про путь. Ты смотришь и входишь в контакт с экраном – в этом смысле фильм медитативный, созерцательный. Там мало событий, он течет, как река.

Это смотрится контрастом к КИСЛОРОДУ или ТАНЦУ ДЕЛИ.

Здесь другой материал, все написано совсем по-другому. На этот раз у нас всего две диалоговые сцены, правда, на 15 минут, но это все – разве что есть еще совсем мелкие разговоры. При этом говорят по-английски, но для российского проката сверху переводить будет мой голос. Получилось очень удачно: я не верил, что хорошо выйдет, но даже мне понравилось, хотя я свой голос не очень люблю.

В фильме католический монастырь находится в буддистском окружении. Чем вас привлекла тема такого взаимодействия культур, религий?

Это фильм не про религию, а про человека. Дело не в столкновении религий, а в том, что происходит лично с героиней, что происходит с человеком, когда он встречает другую цивилизацию, другую культуру, другую веру. Он жил в своем мире и оказывается не готов к иному миру. Это фильм не про Тибет, а про Россию, хотя русской темы там нет – я таким его задумывал. Нет потому, что я хотел добиться метафоричности. Сейчас, после долгого периода, когда страна была закрыта, мы сталкиваемся с другими культурами. Сегодня, в силу технологий, мир перемещается к нам. Посмотрите, как мы испугались: чего стоит одна война – мы не готовы соприкасаться с чужими культурами, мы держим оборону, для нас это трудно. Поэтому нужно научиться налаживать коммуникацию, это тема номер один, номер два и номер три.

Но как побудить Россию двигаться в противоположном направлении, а не обратно в изоляцию?

Это эволюционный процесс, который за нас проделывает вселенная – она сводит нас с другими культурами. Хотим или не хотим, нам придется это сделать, мы уже вошли с ними во взаимоотношения. Сейчас они жесткие, потому что мы боимся, что эти культуры нас поглотят, но так или иначе, произойдет это или нет, движение вселенной невозможно остановить. Культуры будут перемешиваться, у нас нет выбора.

А как лично вы воспринимали столкновение с другой культурой во время съемок в Гималаях?

В Гималаях нам было находиться проще, чем, скажем, жителю Голландии в Красноярске. Ты в Тибете просто турист, а не житель, это красивая культура, поэтому там легко. А вот когда ты приезжаешь и вписываешься в совершенно другую социальную структуру, это гораздо труднее. Работая в театрах в Польше и Москве, я вижу огромную разницу в коммуникациях. В России они сложнее, бюрократичнее, все зажато, в Польше гораздо свободнее. Подходы совершенно разные. Это вопрос открытости. Мы должны научиться выстраивать коммуникации, мы никогда не умели этого делать.

А как вас воспринимали местные жители?

Как очередную съемочную группу. Там снимают очень много фильмов – к ним, например, приезжал Брэд Питт, так что они избалованы. И потом, у нас был очень хороший консультант – местный исполнительный продюсер, такой тибетский олигарх. Поэтому все было очень круто организовано, нас очень хорошо принимали, все двери были открыты.

Вы планировали снимать еще документальные интервью, но они не вошли в фильм.

Я снял интервью с его святейшеством Далай-ламой. Мы написали ему про фильм, он заинтересовался и согласился встретиться. Его святейшество произвел на меня очень сильное впечатление: человек в восемьдесят лет обладает таким острым умом, таким чутким видением мира, такой мощной системой коммуникации! И с большим юмором – мы прохохотали все интервью. Он – настоящий панк, очень необычный человек, который опережает многих людей в своем развитии. Мы выпустим интервью отдельно – выложим на сайте фильма или приложим к диску, еще точно не знаем.

Вы еще снимали в России и в Польше?

В России мы не снимали, а в Польше – да. По сюжету героиня – католическая монахиня из польского монастыря, поэтому мы и снимали в монастыре. Для подготовки к съемкам мы поселили туда главную актрису, она жила там по-настоящему, с монашками, как монашка, делала все, что делали они.

Правда, что она провела детство в православном монастыре?

Да, Полина жила в монастыре. Я бы не хотел вдаваться в подробности – это ее жизнь, но это было одним из ключевых факторов, чтобы взять ее на роль (помимо того, что она очень талантлива). Она играет то, что знает, а монахиню играть очень трудно, если ты далек от этой специфической жизни. Самое безупречное в нашем фильме – это как точно сыграла Полина.

Хоть вы и говорите, что картина не о религии, но все-таки вы затрагиваете эту тему, которая сегодня очень чувствительна для России – такое ощущение, что обидеться могут на что угодно.

Наш фильм не может вызвать никакого протеста. Я никогда не позволю себе находиться на такой территории, чтобы кого-то обидеть. Я люблю религию, я никакую из них не сужу, и эта картина сделана как признание в любви и уважении к христианской вере. Странно представить, чтобы какой-нибудь христианин пришел бы протестовать против нашего фильма.