Виталий Манский: «Это картина о том, что такое Восток и что такое Запад и почему Россия такая, какая она есть»
Прославленный российский документалист - о ТРУБЕ и о тех, кому нужно документальное кино
Режиссер и продюсер Виталий Манский – давний завсегдатай «Кинотавра», хотя участие документального кино в конкурсе – скорее исключение, чем правило. По словам Ситоры Алиевой, отборочная комиссия не может пройти мимо ярких поэтических, эссеистских фильмов, каким и является ТРУБА, да и грань между игровым и неигровым уже не имеет прежнего значения. Это своего рода документальное роуд-муви, состоящее из наблюдений за жизнью простых людей, что обитают возле газопровода на территории от Сибири до Западной Европы, масштабный портрет современной Большой Европы. Одним из сопродюсеров проекта выступил чех Филип Ремунда, прославившийся фильмами ЧЕШСКАЯ МЕЧТА и ЧЕШСКИЙ МИР.
Как возникла идея снять фильм о газопроводе?
Никакой спонтанности не было: идея появилась пару лет назад, и прошло время, прежде чем начались съемки. Я хотел запустить картину о жизни людей вдоль газопровода, именно так я разрабатывал сценарный план и готовился к съемкам. Сама суть производства не предполагала импровизаций. Мы снимали в большой, очень сложно подготовленной экспедиции: непрерывная поездка из Европы за Полярный круг и обратно по маршруту Кельн – Уренгой – Берлин длилась сто дней.
Как вы находили героев?
Во время подготовительного периода мы искали ситуации, пространства, определяли драматургическое наполнение. Например, решали, что хотим снимать 9 мая на Украине – и выстраивали план вокруг места и даты. Уже когда мы находили географическую точку, то искали героев. Иногда снимали нескольких человек, но в фильме оставался только один. Я бы сказал, что происходила «разведка боем» – но в четко заданном направлении.
У вас есть немецкий и чешский сопродюсеры – Симона Бауманн и Филип Ремунда. Когда они подключились к проекту?
Они появились в подготовительный период, потому что было очевидно: поднять такую картину на небольшой грант министерства культуры невозможно. Сначала присоединились немецкие партнеры, которые оказали серьезную поддержку, хотя и не в том объеме, на который мы изначально рассчитывали. Это заставило нас войти в режим серьезной экономии. Чешская сторона существенно помогла нам во время работы в Чехии – а эта страна была вторым важным эпизодом. Мы с ними больше двух месяцев занимались постпродакшном в Праге. Съемки закончили еще в прошлом году, постпродакшн длился с июня 2012-го, но для такого объема материала это вполне нормально. У меня было и немало параллельных проектов – за это время я отснял половину новой картины и провел фестиваль «Артдокфест».
У вас была и международная съемочная группа, верно?
До определенного момента – пока иностранцы не уехали домой. Британский член съемочной группы добрался с нами до Сургута и улетел. Поездка была непростая, психологически трудно находиться в дороге 24 часа в сутки, вместе жить, работать, решать проблемы. Например, на Уральском хребте, когда наш британец был за рулем, машина чуть не перевернулась, и мы почти слетели с перевала.
У вас не возникало никаких проблем с «Газпромом»?
Мы не снимали «Газпром» или людей, которые работают на трубе, – мы снимали тех, кто живет с ней рядом. Когда мы были в Уренгое и Ханты-Мансийском округе, «Газпром» оказался очень любезен, помогал со съемками – мы даже останавливались в домике начальника газокомпрессорной станции. Другой вопрос в том, что это компания с жесткой дисциплиной, порой не демократическими правилами, но в фильме ничего этого нет.
Поразило ли вас что-то, было ли что-либо особенное во время съемок?
Все, что меня удивило или тронуло, есть в фильме – хотя бы на эмоциональном уровне. Даже если картина покажется кому-то длинной и не расставляющей акцентов, в ней присутствует эмоция и дух неожиданных открытий.
В итоге в фильм вошло 16 историй?
Не то чтобы их можно было назвать историями – скорее эпизодами. Например, в фильм не вошел эпизод из города Торжок, в котором нет героев, только наблюдение, ощущение времени и места. Мы его убрали, потому что он оказался слишком жестким и переводил фильм в политическую плоскость.
Труба так же важна для тех, кто живет рядом с ней в Европе, как и в Сибири?
В моем фильме труба – несколько искусственное объединение ничем больше не связанных пространств. Чтобы увидеть, как живет екатерининская Россия, Радищев мог путешествовать не из Петербурга в Москву, а из Калуги в Рязань, но поездка из столицы в столицу придала ей больший смысл и образность. Труба – это, как говорит Путин, скрепа, которая соединила размышления о разности жизни в разных концах Европы. Это картина о том, что такое Восток и что такое Запад и почему Россия такая, какая она есть. Но мы не делаем особого акцента на проблемах русской жизни, это просто фон. Я не рассказывал, что, например, в 40 километрах от Грязовца, газового сердца России, пересечения главных газовых магистралей, есть вот такой городок, который стоит на трубе высокого давления, но в котором дома отапливают дровами. Хотя я и снял в нем большой эпизод. Я вообще не снимал фильм ТАК ЖИТЬ НЕЛЬЗЯ, не выносил никакого приговора – у нас не было такой задачи. Мы делали непублицистическую картину.
Почему вы решили участвовать в «Кинотавре»? Это все-таки фестиваль больше для игрового кино, чем для документального.
«Кинотавр» декларирует, что выбирает наиболее яркие картины, снятые в любом жанре, и то, что он способен реагировать на самое разное актуальное кино, делает его главным российским фестивалем. Документальный же российский фестиваль, на который я с удовольствием отдал бы ТРУБУ, не может ее показать, потому что я его президент. Мы ответили бы согласием, если бы нас пригласили на любой российский смотр, но премьеру я предпочел провести на «Кинотавре». К тому же мы не можем показать фильм на ММКФ, потому что картину пригласили на другой международный фестиваль класса А.
Вы – редкий документалист, чьи фильмы попадают в российские кинотеатры. Выйдет ли в прокат ТРУБА?
Если кто-то после показа задумается о выпуске фильма, я готов к переговорам. Но мой опыт дистрибуции говорит: то, что происходит с документальным кино в российских кинотеатрах, прокатом назвать сложно. Как и с серьезным авторским кинематографом вообще: если БЕЛУЮ ЛЕНТУ лауреата Каннского фестиваля в стране со 140-милионным населением смотрит три тысячи человек – это не прокат. Недавняя мода на документальное кино не подразумевает интерес регулярного проката, пока что речь идет о показах клубных и фестивальных, с неслучайной аудиторией. Фестивальная дистрибуция, может, менее выгодна экономически, но в плане доступа зрителя к картине более эффективна. Лучше показать фильм, например, во Владивостоке на фестивале «Меридианы Тихого», в большом зале кинотеатра «Океан» под тысячу мест, чем потом два месяца крутить его в прокате в том же городе, и в кинотеатр не придет никто.
